Растет ли эффективность научного труда?
Наука далеко не сразу стала любимым детищем человечества, ей пришлось пройти довольно тернистый путь к общественному признанию в качестве могучей силы изменения мира. Влечение многих веков убеждение в полезности науки было спорным и разделялось очень немногими.
Большинство думает о знании так: оно не обладает силой, не может руководить и начальствовать… О знании они думают прямо как невольники: каждый тащит в свою сторону» Протагор думает, конечно, иначе, но ему приходится даже среди «мудрейших из эллинов» доказывать пользу знания и свое право получать деньги за обучение юношей мудрости.
На отсутствие должного уважения к науке сетовал и сам Платош Эратосфен рассказывает в своем сочинении «Платоник», что, когда бог возвестил через Оракула делийцам, что, дабы избавиться от чумы, они должны построить жертвенники ровно вдвое больше старых, строители встали в тупик: потребовались определенные геометрические знания, чтобы решить эту задачу. Они обратились за советом к Платону, и тот сказал им, что бог дал делийцам это предсказание не потому, что ему нужен вдвое больший жертвенник, но что он возвестил это в укор грекам, которые не думают о математике и не дорожат геометрией.
Если верны рассказы о той славе, которую снискал Архимед математическими изысканиями и техническими изобретениями среди своих современников, то верно также и то, что римский воин, увидев перед собой этого ученого, догруженного в математические занятия, не дрогнувшей рукой умертвил его.
В Риме времен упадка опытный в кулинарном деле раб стоил дороже, чем раб, обладающий литературными или медицинскими познаниями. Плутарх писал, что слова
«грек», «ученый» у римлян были презрительными кличками.
Нет необходимости напоминать, что в мрачное средневековье труд ученых (если они не были богословами) ценился менее, чем когда-либо, оплачиваясь нередко костром инквизиции, что в лучшем случае «чернокнижники» и «алхимики» были предметом всеобщих насмешек, что жрецы науки не были в почете даже у своих учеников, ибо, как говорит Бакалавр в «Фаусте», Все они мой ум невинный Забивали мертвечиной, Жизнь мою и век свой тратя На ненужные занятья.
Появление мануфактуры и машинной промышленно сти, кажется, привело к еще большему отчуждению общества от научных знаний. Но по мере развития .промышленности буржуа начал с удивлением обнаруживать, что наука, которую он привык третировать как пустоцвет, паразитирующий за счет тех, кто «делает деньги», превращается в дерево, приносящее золотые яблоки, что ученые, эти «книжные черви», которых он презирал за то, что они «не от мира сего», могут быть полезны ему не в меньшей степени, чем рабочие. Это было нечто совсем новое.
Однако заботиться о развитии науки для буржуа не было тогда необходимости. Наука ничего ему не стоила. Ее результаты доставались ему даром, наравне с силами природы. А раз так, то незачем и учитывать эти силы в политической экономии. «Какое дело экономисту до духа изобретательности? — восклицал молодой Энгельс в высоко оцененных Марксом «Набросках к критике политической экономии».— Для него условиями богатства являются земля, капитал и труд, и больше ему ничего не надо.
Ему нет дела до науки. Хотя наука и преподнесла ему подарки через Бертолле, Дэви, Либиха, Уатта, Картрайта и т. д., подарки, поднявшие его самого и его производство на невиданную высоту,— что ему до этого? Таких вещей он не может учитывать, успехи науки выходят за пределы его подсчетов. Но при разумном строе, стоящем выше дробления интересов, как оно имеет место у экономистов, духовный элемент, конечно, будет принадлежать к числу элементов производства…
И тут, конечно, мы с чувством удовлетворения узнаём, что работа в области науки окупается также и материально, узнаём, что только один такой плод науки, как паровая машина Джемса Уатта, принес миру за первые пятьдесят лет своего существования больше, чем мир с самого начала затратил на развитие науки».
В высшей степени знаменательно, что уже в начале 40-х годов XIX в. в первой же марксистской работе в области политической экономии впервые в истории человечества с такой остротой и так четко был поставлен вопрос об экономической эффективности труда ученых. Это тем более важно подчеркнуть, что ныне некоторые буржуазные экономисты и социологи, знакомые с марксизмом, очевидно, понаслышке, утверждают, будто основоположники марксизма недооценивали роль духовного фактора в производстве.
Экономическая роль науки, на которую обратил внимание Энгельс и которую впоследствии обосновал Маркс, с полной очевидностью обнаружилась в нашем столетии, когда научно-исследовательские лаборатории стали «главным цехом» на промышленных предприятиях, а наука получила звание «великой прародительницы экономического роста».
И это не было преувеличением. Американский экономист Роберт Солоу из Массачусетского технологического института подсчитал, что общее повышение производительности труда в расчете на один час за период с 1909 по 1949 г. явилось в США следствием увеличения объема капитального оборудования только на 12,5%, а на 87,5% объясняется научно-техническим прогрессом Аналогичное исследование провел Соломон Фабрикант из Национального бюро экономических исследований. По его данным, за период с 1871 по 1951 г. повышение выработки в расчете на один человеко-час на 90% зависело от научно- технического прогресса.
Современный предприниматель уже не удовлетворяется эксплуатацией научных результатов, представляющих всеобщее достояние. Он организует производство новых научных знаний, финансирует его, так же точно, как он организует и финансирует производство товаров массового потребления. Появляются «фабрики идей», успешно конкурирующие с фабриками вещей.
По данным журнала «Уорлд сайенс ревью», промышленность США в течение последних 25 лет получала от 20 до 50 долларов прибыли на каждый доллар, вложенный в научные исследования, а журнал «Пейит ипдастри мэгэзии» дает цифру в 60 долларов.
Сбывается пророческое высказывание Поля Лафарга, сделанное в начале века: «Люди науки избегали идти внаймы к промышленности, но они придут к этому, они отдадут свои мозги в услужение невежественным нанимателям… И они будут считать себя счастливыми, получая скромное вознаграждение за открытие, которое принесет миллионы».
Обследование 50 крупных промышленных фирм, проведенное фирмой «Америкэн телефон энд телеграф», показало, что наибольшие прибыли получают фирмы, занимающиеся научными исследованиями. В этом обследовании рассказывается поучительная история трех американских фирм. Одна из них — «Интернейшнл бизнес мэшинз» — была перед второй мировой войной на последнем месте по сравнению с двумя другими, не названными фирмами.
В 1951 г. «Интернейшнл бизнес мэшинз» (ИВМ) в предвидении более ожесточенной конкуренции решила увеличить свои и без того уже значительные расходы на научные исследования, хотя это и означало снижение прибылей в ближайшем будущем. Тем временем две другие фирмы действовали иначе. Они пытались расшириться путем скупки конкурирующих фирм, а не путем поиска и выпуска лучшей продукции.
На протяжении 50-х годов они все более и более отставали от фирмы ИБМ. Наконец одна из них стала вкладывать в исследования значительно большую долю от каждого вырученного доллара. Другая же фирма сейчас настолько бедна, что уже не может выделить значительные суммы на исследования. «Будет трудно восстановить финансовое здоровье этой фирмы»,— говорится в обследовании.
Ныне слово «наука» для предпринимателей звучит так же возбуждающе, как некогда слово «Клондайк»: их охватила «золотая лихорадка» научных исследований. Причем теоретические россыпи науки оказались практически неисчерпаемы.
То обстоятельство, что научное знание становится выгодным товаром, без обиняков выражено Д. Тримблом — вице-президентом научно-исследовательской корпорации РИАС, являющейся дочерним филиалом ракетостроительный компании «Мартин». «Мы считаем,— заявил Д. Тримбл,— что знание само по себе должно быть продажным товаром. Такой продукт был бы самым прогрессивным, какой только можно себе представить, поскольку он скорее абстрактен, чем реален».
По мнению Тримбла, знание — отличный товар в силу своих свойств. Оно может храниться на складе достаточно долго и рассматриваться как национальный ресурс. Правительство может закупать его, как оно закупает военное снаряжение, а также те материалы, запасы которых могут иссякнуть в критический момент.
Наконец, нет такого знания, которое рано или поздно не нашло бы практического применения К Научное знание действительно весьма своеобразный товар. Экономический эффект, который дает обществу реализация научной идеи, совершенно не соизмерим с теми жалкими затратами, которые были сделаны для ее производства.
Одну из причин того факта, что наука представляет столь необычный товар, вскрыл К. Маркс. «Продукт умственного труда — наука — всегда ценится далеко ниже ее стоимости, потому что рабочее время, необходимое для ее воспроизведения, отнюдь не пропорционально тому рабочему времени, которое требуется для того, чтобы первоначально ее произвести. Так, например, теорему о биноме школьник может выучить в течение одного часа».
Другая причина заключается в том, что с практической реализацией научной идеи ее отдача обществу не прекращается (речь не идет об идеях, имеющих лишь прикладное, частное значение). Научные идеи не умирают и не выбрасываются на свалку подобно устаревшему техническому оборудованию. Они продолжают свою производительную жизнь в сочетаниях с новыми идеями или в виде основы для выведения новых теоретических принципов и концепций.
Открытия, сделанные Фарадеем и Максвеллом, Резерфордом и Кюри, Лобачевским и Эйнштейном, продолжают свою службу науке и производству, являясь орудиями новых теоретических открытий и материально воплощаясь в электронно-счетных машинах, в космических кораблях. Они будут продолжать эту службу и через 100, 200, 1000 лет, как песчинки и кирпичики в фундаменте грандиозного научного здания.
В машинах, оборудовании, В технологических методах воплощен духовный труд многих поколений ученых. Их имена, возможно, давно уже забыты, но их труд продолжает служить людям. Даже буржуазные экономисты начинают осознавать ту ведущую роль, которую наука играет в развитии современного производства, приходят к выводу о необходимости пересмотреть в связи с этим догмы политической экономии.
«Экономическая теория,— заявляет, например, Б. Монсаров,— не может быть законченной, если она не рассматривает науку, как основной фактор производства» К
Все это относится, разумеется, не только к капиталистическому, но и к социалистическому обществу, где наука также приносит огромный экономический эффект, служит двигателем технического прогресса, является основным фактором повышения производительности труда.
Советские экономисты подсчитали, например, что в современных условиях один успешно действующий научно- исследовательский институт по экономическим результатам для народного хозяйства часто равноценен нескольким крупным промышленным предприятиям. И. Г. Кураков считает, что научно-исследовательский институт с числом научных сотрудников 500—1000 человек надо расценивать так же, как предприятие, производящее продукцию стоимостью 25 и 50 млн. рублей в год, так как в среднем по Союзу один научный работник способствует увеличению выпуска продукции приблизительно на 50 тыс. рублей в год.
Научно-исследовательские институты, особенно занятые прикладными исследованиями, могут так же, как и другие народнохозяйственные учреждения, работать по принципу самоокупаемости. Так, в институтах Новосибирского научного центра подсчитанный экономический эффект от внедрения разработанных учеными предложе ний в 3 раза превысил все расходы на создание этого крупнейшего в стране научного центра.
В отличие от буржуазных экономистов, для которых, как правило, эффект научного труда исчисляется исключительно величиной прибыли, советские исследователи при определении эффективности научных достижений считают необходимым учитывать не только экономические, но и социальные результаты.
В ряде случаев, например, результатом внедрения принципиально нового технологического процесса могут быть не только повышенные экономические показатели производства, но и улучшение условий труда. Это последнее оценивается не в рублях, а в показателях сохранения здоровья и работоспособности трудящихся, в изменении характера их труда.
Н. Е. Потапова, И. В. Чернов, А. И. Щербаков счи тают, что при оценке эффективности научно-исследовательских работ необходимо учитывать следующие социальные последствия:
- ликвидацию тяжелого физического труда, всемерное оздоровление и облегчение условий труда;
- повышение уровня техники безопасности;
- улучшение условий жизни и быта населения;
- сочетание ускоренного технического прогресса с полной занятостью всего трудоспособного населения;
- устранение производственного травматизма и профессиональных заболеваний.
Хотя экономический фактор (соображения самоокупаемости, рентабельности работ) и в наших условиях остает ся в конечном итоге главным критерием эффективности научной продукции, но этот фактор не является уже самодовлеющим.
Социальная эффективность науки выражается прежде всего в ценности всей совокупности непосредственных и опосредованных последствий ее технических приложений. Это самый наглядный и самый «экономизируемый» эффект. Однако дело отнюдь не сводится только к этому.
Социальная эффективность науки находит свое главное выражение в развитии не столько предметных, сколько личных элементов производства, в совершенствовании уровня пропаганды и распространения знаний, а также в совершенствовании уровня организации производства и всей системы общественных отношений в целом.
Чем с более высоким структурным звеном развития науки мы имеем дело, тем менее поддаются экономизации результаты исследовательской деятельности. Не представляет никакого труда вычислить экономический эффект конкретного рационализаторского предложения или изобретения.
Результаты прикладных исследований в меньшей степени поддаются измерению в стоимостных формах. Что касается фундаментальных исследований, то момент неопределенности в характеристике их эффективности достаточно велик: обычные критерии эффективности, принятые в материальном производстве, как-то: прибыль, затраченное время, количество сбереженного живого труда и пр.— здесь не применимы. Тут нужны иные критерии, взятые вне экономической сферы.
На тот факт, что имеется определенная специфика в оценке эффективности фундаментальных и прикладных исследований, обращают внимание некоторые польские ученые. Они рассматривают «внутреннюю» эффективность (самооценка), «внешнюю» (оценка данного исследования со стороны общества) и «суммарную» эффективность (оценка научных результатов в масштабе ведомства или всей страны).
При этом внешняя эффективность планируемых фундаментальных исследований, по их мнению, ограничивается утверждением, что вероятность получения положительного результата достаточна, чтобы пойти на риск.
Научная продукция на уровне фундаментальных и методологических исследований, как правило, не дает немедленного и строго локализованного полезного эффекта. Ее практические приложения заставляют себя ждать иногда десятилетия и обнаруживаются в самых неожиданных областях, оказывают влияние на многие отрасли развития промышленности, сельского хозяйства, дают толчок смежным областям научного знания, воздействуют на мировоззрение, идеологию, политику.
Стремиться выразить все эти результаты в рублях и копейках было бы абсурдно. Кто может подсчитать, например, полезный эффект теории относительности, квантовой теории? Какой математик возьмется выразить в стоимостных, количественных формах практический результат, который дали кибернетические идеи, высказанные около 20 лет тому назад великим математиком Норбертом Винером?
Практически проведенное фундаментальное исследование считается успешным, если найден логически (и математически) обоснованный ответ на поставленный вопрос, если найдено удовлетворительное в теоретическом отношении решение проблемы. Конечно, этот критерий весьма относителен и субъективен, нуждается в подтверждении экспериментальной проверкой.
Однако надо иметь в виду, что это не всегда возможно, а во-вторых, на эксперименте всегда лежит отпечаток ограниченности наших знаний и целей, а также ограниченности наших технических возможностей. В связи с этим ряд математиков и физиков выдвигают критерий красоты уравнения, внутреннего изящества теории (см. очерк семнадцатый). Этот критерий приобретает особенно важное значение для методологического и дологического звеньев исследования.
Если бы точный учет социальной эффективности науки был возможен (а стремиться к этому необходимо), то экономисты и финансовые органы обнаружили бы, что затраты на науку, как бы велики они ни были,— самое прибыльное дело, что наука в полном смысле слова — самая основательная форма богатства, как духовного, так и материального.
Здесь следует сказать об одном утверждении, которое с легкой руки Д. Прайса получило хождение в науковед- ческой литературе (в том числе и советской).
Прайс сформулировал то, что можно было бы назвать законом убывающей эффективности научных исследований. По его мнению, «стоимость научного исследования возрастает пропорционально квадрату числа всех участвующих в исследовании ученых и поэтому пропорционально четвертой степени того числа результатов, которое намерены получить».
Если бы такая закономерность действительно существовала, то ее развитие привело бы в конце концов к полному обесценению научной деятельности, которая с какого-то момента превратилась бы в Минотавра, начала бы пожирать больше, чем приносить пользы. И конечно, это привело бы к самоубийству науки, к ее «самоторможению», что Прайс и хочет доказать.
Утверждение Прайса имеет некоторый смысл постольку, поскольку речь идет об оптимальных размерах конкретного научного коллектива, работающего над одной и той же проблемой. Здесь в самом деле увеличение числа ученых за определенными пределами (вся трудность в том, чтобы установить эти пределы!) ведет к снижению производительности труда всего коллектива при росте финансовых затрат.
В самом деле, коллективу в 20 человек потребуется в среднем значительно больше времени и материальных затрат для написания одной статьи, чем коллективу из двух человек. Количественное выражение этого самоочевидного факта, данное Прайсом, весьма сомнительно. Никем не доказано, что работа трех самостоятельных научных сотрудников равнозначна работе 80 ученых, организованных в коллектив. Это ставшее популярным в нашей литературе утверждение принадлежит, очевидно, к области «математического мифотворчества».
Во всяком случае, важно иметь в виду, что оно не имеет никакого отношения к науке в делом. О каких «убывающих» результатах всей научной деятельности может идти речь? Наукометрия знает пока лишь один результат — количество статей. Убедительных доказательств, что их общее число падает с ростом количества научных работников, пока нет. Но даже если такие доказательства и появятся, это будет свидетельствовать разве лишь об установлении более тесных и непосредственных связей науки с производством. Оценивать весь эффект исследовательской работы только количеством статей еще более бессмысленно, чем оценивать его только в рублях и копейках.
Если говорить о социальном эффекте науки, том социальном эффекте, который полностью обнаруживается лишь в поступательном многовековом развитии научно-технической деятельности, то он имеет тенденцию не к затуханию, а к постоянному росту.
Многие исследователи отмечают как эмпирический факт последовательное сокращение сроков практической реализации научных открытий,— это один из ярких показателей роста ее эффективности ]. Другим показателем является статистически обоснованный вывод о том, что неуклонный рост производительности труда в обществе попадает во все большую зависимость от результатов научно-технической деятельности. В дополнение к тем данным, которые уже приводились в этом очерке, сошлемся еще на следующую таблицу 1:
Как мы видим, налицо с 1948 г. особенно быстрое возрастание роли интенсршных факторов в развитии экономики США, среди которых решающее значение имеет наука. Экономические прогнозы обещают усиление этой роли и в дальнейшем. Можно было бы также проследить на статистическом материале прямую зависимость между объемом вложений в научно-исследовательскую деятельность и приростом валового национального продукта.
Кумулятивный характер развития науки, который ныне никем не подвергается сомнению, находит, таким образом, свое выражение и в кумулятивном росте ее социальной эффективности.
